Мое творчество...

[Trdelnik]

---

Приветствую вас, волки

[Orm-Embarra]

---

SAS

[Luthien Oronar]

---

[Lady Ligeya]

И вообще, прекрасная подборка текстов о волках лежит на http://www.canislupus.ru/

---

Высоцкий. КОНЕЦ «ОХОТЫ НА ВОЛКОВ» ИЛИ ОХОТА С ВЕРТОЛЕТОВ

[Lady Ligeya]

Михаилу Шемякину



Словно бритва, рассвет полоснул по глазам,

Отворились курки, как волшебный сезам,

Появились стрелки́, на помине легки, -

И взлетели стрекозы с протухшей реки,

И потеха пошла – в две руки, в две руки!



Вы легли на живот и убрали клыки.

Даже тот, даже тот, кто нырял под флажки,

Чуял волчие ямы подушками лап;

Тот, кого даже пуля догнать не могла б, -

Тоже в страхе взопрел и прилег – и ослаб.



Чтобы жизнь улыбалась волкам – не слыхал, -

Зря мы любим ее, однолюбы.

Вот у смерти - красивый широкий оскал

И здоровые, крепкие зубы.



Улыбнемся же волчьей ухмылкой врагу –

Псам еще не намылены холки!

Но – на татуированном кровью снегу

Наша роспись: мы больше не волки!



Мы ползли, по-собачьи хвосты подобрав,

К небесам удивленные морды задрав:

Либо с неба возмездье на нас пролилось,

Либо света конец – и в мозгах перекос, -

Только били нас в рост из железных стрекоз.



Кровью вымокли мы под свинцовым дождем –

И смирились, решив: все равно не уйдем!

Животами горячими плавили снег.

Эту бойню затеял не Бог – человек:

Улетающим – влет, убегающим – в бег…



Свора псов, ты за стаей моей не вяжись,

В равной сваре – за нами удача.

Волки мы – хороша наша волчая жизнь,

Вы собаки – и смерть вам собачья!



Улыбнемся же волчьей ухмылкой врагу,

Чтобы в корне пресечь кривотолки.

Но – на татуированном кровью снегу

Наша роспись: мы больше не волки!



К лесу – там хоть немногих из вас сберегу!

К лесу, волки, - труднее убить на бегу!

Уносите же ноги, спасайте щенков!

Я мечусь на глазах полупьяных стрелков

И скликаю заблудшие души волков.



Те, кто жив, затаились на том берегу.

Что могу я один? Ничего не могу!

Отказали глаза, притупилось чутье…

Где вы, волки, былое лесное зверье,

Где же ты, желтоглазое племя мое?!



…Я живу, но теперь окружают меня

Звери, волчьих не знавшие кличей, -

Это псы, отдаленная наша родня,

Мы их раньше считали добычей.



Улыбаюсь я волчьей ухмылкой врагу,

Обнажаю гнилые осколки.

Но – на татуированном кровью снегу

Тает роспись: мы больше не волки!



1978



Текст отсюда

---

Андрей Белянин. Из книги "Моя жена-ведьма"

[Lady Ligeya]

Для графини травили волка.

Его поступь была легка...

Полированная двустволка -

Как восторженная строка!



Был он гордый и одинокий.

На виду или на слуху

Стрекотали про смерть сороки

Беспардонную чепуху.



Упоённо рычала свора,

Егеря поднимали плеть -

Все искали, где тот, который

Призван выйти и умереть?



Нет, любимая... Даже в мыслях

Я не буду ничей холоп.

Я уже не подам под выстрел

Свой упрямый звериный лоб.



И моя негустая шкура

Не украсит ничей камин.

Пуля - дура? Конечно, дура...

Только в поле и я - один...



Всё бело, и борзые стелют

Над равниной беззвучный бег.

Эх, дожить бы хоть до апреля -

Посмотреть как растает снег.



Как по небу бегут беспечно

Облака до краёв земли...

И влюбиться в тебя навечно,

За секунду до крика: "Пли!"

---

[Хелл]

у кого-нибудь есть картинки крылатых волков?)))

---

С праздничком, люди-нелюди!

[Тиара]

---

Из моего.

[Lady Ligeya]

Текст довольно длинный, предупреждаю



Волчий пастырь

В Капитоново выли собаки.

Выли страшно, утробно, которую уже ночь, и тени в домах жались по углам, содрогаясь от этого надрывного крика.

- Волки ходят. Точно говорю, волки ходят, - повторял пропахший дешевым табаком дядя Митя, глухой на одно ухо и почитаемый всеми как хороший охотник.

Стояла зима. Стояла?

Она шла по земле, скрывая грязь и слабость лесов, опаскуденных людскими стараниями, скреблась в окна, подкупала сказочным снегом и била нещадными морозами.

- Волки ходят, говорю… Пугнуть надоть.

Село Капитоново умирало. Остались в нем, считай, одни старухи да утешающиеся самогоном, битые жизнью мужики под шестьдесят. Один одного хоронят, да скубутся по нетрезвому – вот и все шевеление на селе. Число лет до конца света измерялось количеством заколоченных домов на улицах да степенью разрушения сельского клуба, от которого остался только окрашенный голубой краской куб без крыши.

Разве что это лето внесло толику новизны – приехал еще молодой, чужой, непонятный жилец. Алексей, горожанин, купивший здесь дом лет пять назад и вдруг решивший бросить все и осесть прямо тут, среди гибнущих подворий, никому не рассказывал, что привело, что отбросило его в Капитоново. Вызвал из областного центра бригаду шумных рабочих, которые за неделю восстановили приобретенный им домик, переловили, будучи так и не пойманными, окрестных кур, и уехали в облезлой «Таврии», увозя с собой все, по-видимому, алексеевы сбережения.

Конец лета Алексей провел, сидя с удочкой на берегу чистой Николаевской протоки. Окрестные кошки его обожали – мелочь, пойманную в неимоверном количестве, он скармливал им.

С местными приезжий говорил вежливо, почтительно, вызывался помочь, если что, и в итоге его признали если не за своего, то худшим из зол. Надежд на него, как на символ возрождения села, не было. Уж очень много молодых уехало из Капитоново в большие города. И мало кто не зря.

…Долго вспоминали внука бабки Былихи, который закончил в почти что столичном мегаполисе физико-математический факультет, подавал большие надежды, а потом…Говорили, не с той бабой связался. Женился. Дитя народить успели, да поможет этому дитю Бог. Развелся. И запил. Сильно запил. Что запомнилось капитоновцам по рассказам других перебравшихся в город – месяц как-то раз он в запое провел, в квартире своей не появлялся. И собака его, хорошая сука-гончак Лузга, запертая, подохла с голоду и с жажды. Соседи, слышавшие хрипы умирающей псины, даже не позвонили никуда. Ибо город. Милиция непонятная. Лучше не связываться. Вернулся Былихин внук – а там в прихожей труп собачий разлагается.. . Скоро после этого и хозяина Лузги господь прибрал, и неизвестно, кто из них в раю, а кто в аду горячие камни лижет…

…К февралю дворовые псы в Капитоново успокоились. Не выли больше, но сельчане внимательно прислушивались к тяжелым сумеркам. Поговаривали, что волки с Кавказа перебежали, много, перенаселение, смело их с законных мест войной чеченской. Так до весны и прислушивались.

А в апреле, как только погнали скотину из зимних скучных стойл, пропал первый телок.



***

Алексей долгое время не участвовал в обсуждениях «волчьей» темы, которые чуть не каждый вечер устраивали капитоновцы на площадке возле полуразрушенного клуба. Где дядя Митя многозначительно поднимал указательный палец правой руки, на котором не хватало верхней фаланги, и провозглашал:

- Помяните мое слово – всех переедят. И нас с вами. Пугнуть надо. Бить.

Это слово – «бить» в отношении никем не виданных пока хищников Алексей впервые услышал в сельском магазине. И странно прокомментировал:

-Господи, апрель ведь. Детки ведь…

Никто его не услышал. Или не понял.

Через пару недель на поле нашли еще одного разорванного теленка. У тушки выели брюхо и ляжки. Кровавая россыпь кишок умостилась на юной траве, и несколько пьяных мужиков побежали домой за древками от лопат – идти и «бить» прямо сейчас. Насилу успокоили.

То же повторилось через одиннадцать дней.



***

На «месть» собирались всем миром. Подоставали непонятного вида винтовки и обрезы, порассуждали о преимуществах окладной охоты. К тому моменту стало абсолютно ясно, что в окрестностях села и вправду орудует волк. Скотина либо пропадала бесследно, либо останки ее находили полностью обглоданными. Ярость сельчан росла, как сорняк, как луна в начале цикла. Даже женщины, пожилые сельские женщины, готовы были с минуты на минуту схватиться за дубье и колья.

Алексей мрачнел день ото дня, пугая немногочисленных соседей своим недружелюбным видом. В подготовке охоты он участвовать отказывался наотрез. Обвинившему его в трусости Пескарю, веселому пьянице, не так давно перешагнувшему полтинник, он умело разбил нос. На вечерних сходках «городской» никогда не показывался, вызывая неодобрение всего общества за исключением деда Рымы, одного из сельских старейшин, питавшего к чужаку явную приязнь.

Возглавить охотничью кампанию вызвался, ясное дело, дядя Митя. К которому Алексей как-то вечером и заявился, с бутылкой настоящей водки и соленой горбушей в пакете. Порезали. Разлили.

- Тут такое дело... – Начал Алексей, когда глаза дяди Мити заметно осоловели. – На волка собрались?

- Ясно, на него, ссссууку. – Смачно ответил собеседник, комкая кусок туалетной бумаги, используемой вместо салфеток. – Сколько телков, а?..Порешил, гад..

- Когда идете? – невозмутимо спросил Алексей, обсасывая плавник. Шкурка рыбы на блюдце напоминала формой браслеты, хоть скорняку отдавай.

- Дак…Э.. Ну, завтра-послезавтра точно. Надо кончать зверя. Всех ведь переест.

«Городской» помолчал. Потом спросил:

- А раньше волки на скотину часто нападали?

Дядя Митя задумался, склонив голову на бок, прислушиваясь к чему-то неведомому негодным ухом.

- Бывало, давно очень. – Ответил он. – Не так, как на Урале или в тайге, конечно. Жил я в той тайге, наохотился, насмотрелся. Нападали. Но давно. Сейчас… рыбка есть еще? А голова ейная цела? Дай мне, люблю… Сейчас обнаглели волки что-то. Как в войну… Говорят, все и всех в войну волки жрали.

Алексей уставился в стол.

- Попросить могу? Кое о чем?– неожиданно спросил он, изничтожив повисшую тишину.

- Че попросить-то? - старый охотник удивился от души.

- С вами пойду, можно? Только я что хотел… Если что попрошу - сделаешь для меня, дядя Митя? Прямо там, в лесу, не спрашивая, зачем это я – сделаешь?

Сонный Митя кивнул, пораздумав:

- Ну, человек ты хороший, помогу, ежели что. А ты о чем-то?

Алексей досадливо поморщился.

- Просто помни, что пойду с вами, ладно, дядь Мить?

- Дак иди, нам никто не лишний

А браслетов из рыбьей кожи не бывает, наверное. Рвется она быстро, рыбья кожа…



***

Опушка леса заросла «пастушьей сумкой» и цикорием. «Гляди-ка, как специально лечебные травы, будто лес людей подкупить решил» - подумал Алексей.

Темнело. К дереву привязали хворого, слабого, худого порося. Старая свинья тети Милы родила этой весной всего двух детенышей. Одного задавила. Выживший был слаб, плохо ел, будто решил, во что бы то ни стало, уйти вслед за своим близнецом. Потому и пожертвовала им тетя Мила без особой жалости, все одно не жилец. А орать орет, может, не так громко, как здоровый поросенок, но волка привлечь сумеет. Хоть на что-то сгодится.

В подлеске затаились капитоновцы кто с дубьем, кто с кольем, кто с ружьем, Кто трезв, кто и не очень. Как ополченцы во время осады, сельчане были злы и решительны. Каждому хотелось убить зверя

И потом до смертной хрипоты препираться, кто сделал решающий выстрел или нанес последний удар.

Алексей залег в овальную яму, образованную корнями упавшего дерева. По его руке прополз бледный паук, едва не заставив от неожиданности вскрикнуть.

Наступили мягкие сумерки. Свиненок почти потерял силу и громкость голоса, несмотря на то, что время от времени кто-то из сельчан ползком порскал к приманке и тыкал бедное создание ножом. Небо окрасилось тяжелым синим, стало намекать на полноценную тьму.

Где-то в кустах захрапели.

…Волк появился неожиданно. Крупный самец, поджарый, настороженный, упругий, как каучук, едва заметный на фоне синих деревьев.

И, предугадав полупьяный порыв «мстителей», Алексей рванулся из своего убежища. Он не воскликнул, просто сказал:

- Не стрелять.

Ему подчинились. Вот так, вдруг. Люди замерли, пораженные младенческим страхом перед странным, неведомым существом, стоящим на опушке. Волк прислушивался к плачу свиненка, нюхал воздух… Алексей, рассекретив свое укрытие, подполз к дяде Мите.

- Задержите их… Сможете? Не стрелять – сможете?

Тот, подумав, отрицательно помотал головой.

- Ладно. Я рискну. Если застрелите – ваш грех.

Алексей встал во весь рост. Позади кто-то выматерился. Волк дернулся, отступил назад, присмотрелся и застыл, как статуя. Леша опустился на колени.

«Почему никто не палит?!!»

«Когда пуля попадает, чувствуешь или уже нет?»

«Очень больно, да, когда в тебя стреляют…?»

Держалась странная напряженная тишина. Люди не верили своим глазам, пьяным, злым глазам, которые смотрели лишь поверх…

Волк ткнулся носом в ладонь «городского», посмотрел ему в лицо, потом развернулся и потрусил назад. На опушке леса зверь обернулся, словно ожидая. Алексей пошел за ним.

Как только он скрылся в подлеске, охотники зашевелились, сбрасывая оцепенение.

Послышались возгласы, мат, трещали ветки. Капитоновцы стекались на поляну, покинув посты, почти волоча за собой оружие. Большинство прятали взгляды, как постыдную тайну.

- Стрелять надо было, - Подал кто-то голос.

- В кого это? В Лешку, что ль? – Отозвались из темноты.

Постояли немного. Покурили. Молча.

Домой шли тихо. Кругом царил лес. Верхушки деревьев серебрились, омытые, освещенные – освященные? – луной, и люди зябко вздрагивали, заслышав шум полнокровных весенних листьев.

***

Дед Рыма проснулся от тихого, вежливого стука в двери. Недовольный, сонный, пошел открывать. Небо светлело, как лицо человека, услышавшего радостную весть. На пороге стоял Алексей. Дед уставился на него, будто на диво заморское, сморгнул, отступил от двери, приглашая войти.

- Вы простите, что поздно так. – сказал Леша, ступая в коридор. – Или рано? Да, утро ведь. Я сам не понял.

Дедок кивком позвал гостя на кухню. Зажег свет, поставил чайник. Нарезал сала, бросил на сковороду, залил свежими яйцами.

- Не голодный я. – Отметил Алексей. – Не надо.

- Тебе только, что ли? – проворчал старик. – Сам съем, не хочешь – мне больше достанется.

Гость, однако же, от угощения не отказался. Яичница удалась на славу. Какое-то время ели молча. Потом дед Рыма спросил:

- Ты колдун, ты мне скажи, или как? Два дня как ушел в лес, сейчас воротился, мне вчера такое про тебя порассказывали…

- Правильно порассказывали. – Хмыкнул гость, пристраивая вилку на край тарелки. – Им-то не понять,.

- Им – этоть кому? – Дед Рыма глядел на собеседника пытливо, неожиданно молодо, внимательно.

-Да всем. – Ответил Алексей. – Сидите, кофе налью. А натуральный не покупаете? А то бурда в пакетиках.

- Леша…

- Да. Рассказываю.

Алексей стоял спиной к хозяину, разливая кипяток по чашкам с сомнительным порошком. Словно прятался, движения его выдавали страшную усталость и напряжение. Поставив кружки с темной горячей взвесью на стол, гость тяжело, пристально уставился на деда Рыму.

-Я не колдун. – Сказал он, когда тишина стала нестерпимой. – Я - Волчий пастырь.

Дед Рыма отхлебнул из- кружки, сморщился.

– Ты не темни мне тут.

Помолчали.

- Волчиха у него с волчатами. – Сказал Леша наконец. - Подранили ее. Молока почти нет, а щенков народилось пятеро. Он старается, таскает еду, а она все болеет.

- Откуда знаешь?- Спросил дед.

Алексей замялся. Потом встал и закатал рукав не шибко чистой рубашки. Между плечом и локтем на коже красовалась необычного вида татуировка.

- Я прошел посвящение. – Сказал он. - Когда был в Америке. Я ведь по образованию антрополог, хотя вам это ничего не говорит.

Дед кивнул – правильно, ничего.

-Неважно. – Отмахнулся гость. – Но кто такие индейцы, знаете? Ну, хоть фильмы смотрели с этим, господи, как его.. с Гойко Митичем? ..А-а-а,ладно….

-Так не в лесу живем, чай. – В голосе старика промелькнула ирония.- Это что из луков стреляют?..

Алексей усмехнулся, некрасиво прыснув в чашку.

***

Сам ритуал он помнил слабо. Прожив месяц в резервации в чудом уцелевшем клочке леса, Алексей установил хорошие отношения с вождем вымирающего племени чиппева. Прозвище вождя, молчаливого и пожилого, переводилось как Танцующий в пламени. В прежние времена вождь, принимая свой новый статус, должен был пройти между двумя рядами близко расположенных костров, почти сквозь пламя. Нынешний глава поселения, возведенный в ранг около тридцати лет назад, возродил эту традицию и удостоился имени, которое не уступало именам великих предков.

Алексей не сразу обратил внимания на то, как присматривался к нему Танцующий, когда белый чужеземец слушал по ночам вой немногих выживших волков.

- Боги наделили тебя даром, - сказал ему вождь однажды. – Только ты не умеешь их понять.

Пройти ритуал посвящения и стать Пастырем волков Леша согласился из чистого научного любопытства. Поначалу. Только почувствовав, насколько трепетно относятся к такой идее жители деревни, как смотрят на него с уважением и какой-то надеждой, он и сам ощутил запретное для исследователя, но непобедимое благоговение.

Потом были пять дней одиночества и острого, как злое слово, голода, когда дозволялось только пить воду. На шестой день тело Алексея стало словно бы пустым и разноцветным, как воздушный шарик. Ночью вождь вывел его из палатки, где ждущий чуда чужак провел все это время, проводил в лес и зачем-то привязал к дереву за талию и лодыжки, оставив руки свободными. Затем стал спиной к нему, освещаемый одним лишь звездным отблеском и завыл. Алексея, в чьем сознании почти не оставалось мыслей, этот до жути правдоподобный, страстный вой на минуту вернул в реальность. Реальность разбилась, когда из леса вышли волки. Чуткие, плавные, словно сотканные из ртути... Глаза их, Леша готов был поклясться, сияли не отраженным светом– нет, своим, древним, настоящим.

Вождь долго стоял, глядя на великолепных спокойных животных. В конце концов, от стаи направился к людям, будто посланник, волк, чья шерсть была припорошена соляной сединой, старый, как луна над лесом. В руке Танцующего в пламени полыхнула сталь. Сознание почти покинуло Алексея, и в следующий момент, который тополиным пухом зацепился в его памяти, вождь подошел к нему и уверенным движением рассек кожу на запястьях.

Измученный, парящий над травой, Волчий пастырь поднес руки к лицу и увидел распахнувшиеся на своих запястьях раны. В алых трещинах влажной плоти пульсировали три трепетных вены. Танцующий в пламени перерезал по одной из них на каждой руке. Боли почти не ощущалось, просто кисти стали вдруг какими-то непривычно тяжелыми. Вождь спрятал нож, развернулся и скрылся за деревьями, а Леша остался один на один с замершими в ожидании волками.

Он смутно помнил, что звери, окружившие его кольцом, слизывали кровь, прикосновения их языков к ранам были почти приятными. Волки, казалось, заглядывали в его глаза, спрашивали его имя, давали ему имя, поднимались на задние лапы, чтобы коснутся лица мокрыми носами, на губах у него оставалась их шерсть, а звезды над лесом все сыпали и сыпали на мир свою сказочную пыльцу…

Очнулся Алексей в полумраке палатки. Он мог видеть, но осознавать – не мог. Запястья его были аккуратно перебинтованы, но он умирал от потери крови, голода и слабости. Танцующий в пламени возник рядом, помог Пастырю приподняться и протянул нечто на черной от времени деревянной тарелке.

-Ешь.

Леша взял то, что лежало перед ним. На миг ему показалось, что он держит в непослушных пальцах диковинный мокрый плод. И только потом пришло понимание. Он должен был съесть сердце.

Сердце старого волка, припорошенного соляной сединой.

…И во рту остался привкус соли с медью.

Когда на руке калеными иглами выжигали тончайший по исполнению эскиз волчьей морды, Пастырь беззвучно плакал от боли. Вождь косился на него одобрительно.



***

Нет, об этом деду Рыма Алексей рассказывать не стал. Ни о чем толком не стал. Сказал только:

- Я с волками говорить могу, чувствую их. Как своих детей, дед, так-то…

Старик поковырялся вилкой в почти опустевшей тарелке.

- И что теперь? – спросил он.

- А то. Не дам я их убивать. – Мягко, будто бы извиняясь за резкость, произнес «горожанин». – Ты бы детей убивать дал?

Дед Рыма в ожидании уставился на него.

- Тебя слушают, худо-бедно, я так понял, - одолев паузу, продолжил Алексей. – Скажи, что впредь шалить волки не станут. Скотину выпускать можно спокойно.

- Я-то скажу, да поверят ли?.. – Мудро засомневался дедок.

«Городской» пожал плечами.

- Поверят, если трупов больше не будет

***

На следующий день Алексей уехал в районный центр. Говорили потом, зашел сперва в ветеринарную клинику за какими-то лекарствами. Вернулся вечером, на «Газели», до отказа груженой потрохами и ошметками мяса с бойни. Мрачный водитель помог ему сгрузить это все в погреб, получил вознаграждение и покатил обратно. Рассказывали, будто в центре «городской» продал заезжим охотникам за антиквариатом почти за бесценок какие-то старые книги.

Теперь Леша каждый день начинал с того, что, взвалив на себя изрядный куль с сырым мясом, удалялся в одиночестве в лес. Иногда ружье свое старенькое с собой брал. Капитновоцы перестали с ним общаться, лишь косились недоуменно и недобро, когда днем он возвращался домой в замусоленной одежде с потеками прелой сукровицы. Да и сам «городской» не напрашивался на разговоры. Он отстранился от всех, сосредоточившись на одной, только ему ведомой цели. Единственное, наведывался изредка к деду Рыме. Старейшина, к слову, успел оповестить всех, что волков, вроде бы, теперь бояться не стоит, и пока у сельчан не было оснований сомневаться в его словах. В окрестностях царило спокойствие.

Кое-кто пытался пару раз проследить за «городским», но бесполезно – как леший водил в знакомых-то местах. Любопытные неведомо как возвращались раз за разом к околице, ругаясь, на чем свет стоит и страдая от неудовлетворенной любознательности. На вечерних сходках странное поведение Алексея стало самой живой темой, все сводилось к одному – к волкам он ходит, но что с этим делать и как реагировать, не знал никто. Доказательств не было, да и скотина действительно пропадать последнее время перестала. Но покоя сельчанам это не добавило, напротив, пугало все больше и больше – уж слишком странным и потому страшным казалось происходящее. Дядя Митя ежевечернее изрекал что-то вроде:

- Помяните мое слово, не к добру. Потом десяток их на нас выйдет, волков.

Сельчане боялись. Впервые в жизни они столкнулись с чем-то, о чем невозможно было забыть, просто отмахнуться и, тем более, объяснить. Скотина спокойно нагуливала жир на летних пастбищах, но умиротворения это никому не приносило. Все ждали чего-то нехорошего.

И дождались. Желтым субботним утром в сельском стаде недосчитались бычка. Ошарашенный и радостный Юра, выполнявший в Капитоново работу пастуха, бегал по дворам и многословно рассказывал, как пересчитывал своих подопечных девять раз и девять раз не мог свести, как он говорил, рога с копытами – нет теленка, и все тут.

К полудню над Капитоново опять взметнулся знакомый вопль «Биииииииить». Мужики побежали за черенками от лопат и за ружьями.

***

Лес встретил их равнодушно. Тропа, по которой ходили на охоту да за дровами, выглядела как обычно, нигде ни следа, ни обломанной ветки. Те капитоновцы, что мнили себя знатными следопытами, из кожи вон лезли, тлели от злости, но поделать не могли ничего – «городской» как в воду канул. Возвращаться, несолоно хлебавши, не хотелось. Решительные и полные затаенной радости, что все наконец-то разом закончится, сельчане продирались сквозь кустарник, проклиная сырость и ежевику, Алексея, волков, себя за прежнюю слепоту, волков, ежевику, лес, Алексея, волков, сырость, волков… Кружили по местности, несколько раз выходили обратно к селу, крестились, матюгались и снова поворачивали в лес, распаляясь все больше и больше. День тек, как безразличный ручей, и некоторые стали уже срывать злость на своих спутниках, голодные, залитые потом и переменчивым светом, лившимся меж ветвей.

Когда вальяжное летнее солнце склонилось к западу, вернуться все-таки пришлось. Никаких следов «городского» и, тем паче, волков, сельчане не нашли. Возвращались злыми, как осы, зудящие над разоренным гнездом.

Капитновоцы порешили выставить часовых на оконечье лесной тропы, по которой обычно возвращался Алексей.

На следующий день он так и не появился. И через день тоже. На вторые сутки обозленные мужики предприняли еще одну вылазку в лес, ставший вдруг безграничным и незнакомым. Лес, словно оттолкнув незримой ладонью, вернул их обратно к селу. После этого на вечерней сходке стихли последние примирительные лозунги.

***

Сельчане, всегда мнившие себя людьми мирными, озверели. Казалось, эти дни не было другой темы для разговора кроме как Алексей с его волками, даже престарелые пары, которым по ночам в постели не оставалось ничего другого, кроме бесед, обсуждали исключительно «горожанина». Никто из женщин не сетовал даже на то, что мужчины забросили хозяйственные дела.

Если бы в селе оставались дети, они играли бы в охоту на волков.

Каждое утро капитоновцы упорно шли в чащу. Кое-кто, одураченный туманом ярости, не помнил даже Лешиного лица, найти отступника стало самоцелью, способом вернуть жизнь в нормальное, привычное русло. Несколько дней подряд сельчане уходили, как их деды на пашню: ни свет, ни заря, с кузовком еды за пазухой, надеясь, что тяжкий и богоугодный их труд принесет плоды.

И, когда это случилось, они в первую минуту растерялись.

***

После странного исчезновения Алексея прошло девять дней. Поминальное, сумрачное число. Отправившись с очередным восходом солнца под сень враждебного леса, капитоновцы вдруг обнаружили себя на развилке полумертвого ручья, до которого им не удавалось дойти ни разу за эту неделю. Километра через два ручей впадал в жирное, ленивое болото, в сырых берегах водились великолепные черви для рыбалки.

Группа «охотников», полных привычного гнева, внезапно вышла под солнечные лучи, как под магический душ, дающий им последний шанс очиститься. Раньше у них не получалось достичь этой поляны. Пораженные и испуганные, остановились. Обсудили. Решили двигаться дальше и совсем не подготовились к тому, что увидят через сотню-другую шагов.

На небольшой прогалине между деревьев виднелся грубый шалаш из ветвей, чуть поодаль – остывшее кострище. На поваленном бревне, прижимая к голове грязный платок, сидел «горожанин». Его одежда поистрепалась, под глазами затаились неизлечимые тени, лицо чудовищно осунулось. Платок пропитался красным – судя по всему, Алексей разбил голову, упав на камень.

На прогалине резвились волчата, смешные толстолапые подростки, замершие при виде пришельцев. Капитоновцы высыпали на прогалину, те, кто шел первыми, остановились,, идущие следом натыкались на подельников, образовалась моментальная суета. В первые же секунды из тени поодаль выступила худая, в клочках, волчица. На бедре у нее виднелся глубокий, еще не заросший шерстью, рубец, однако двигалась хищница бойко, и непримиримый ее рык свидетельствовал о растущей силе. Волчьи дети нестройно рыскнули под защиту матери, волчица, не дожидаясь, пока «охотники» отойдут от шока, повернулась и повела притихших детей в кустарник. Видимо, где-то недалеко находилось логово.

А рядом с Алексеем из травы встал огромный широкогрудый волк. Обнажил клыки, застыл статуей, ожидая, что будет дальше. Капитоновцы стушевались поначалу, но потом из нестройной группки жалами полезли ружейные ствола, нацеленные на зверя и человека.

- Я не смог, черт, не смог. – Пробормотал Алексей, не двинувшись с места. Волк сделал несколько шагов к охотникам, они завскрикивали, отшатнулись. Волчий пастырь положил руку на спину животного. Зверь обернулся.

- Иди отсюда, давай. Щенки у тебя. – Сказал Леша, отняв платок от головы и болезненно глядя на пятна крови. - Не смог я вас оборонить. Сознание потерял – вот и отводу моему конец. Прости, брат, не научили меня толком.

Волк прянул ушами, попятился, но не побежал. Лишь отступил на несколько шагов и уставился на тех, кто пришел за его жизнью.

- Ну и что? – Спросил Алексей, обводя усталым взглядом бывших односельчан. – На курки жать будете?

Капитновоцы дрогнули.

- Отойди, что ли. – Сказал кто-то. – Не ровен час, под пули попадешь.

Леша встал с явным трудом, у него кружилась голова.

- А хрен вам в обе руки? – Невыразительно осведомился он. - Не отойду – что, меня убивать не заслабит?

Над прогалиной повисла тяжелая тишина, пористая, пропитанная бедой и зловонием. Она придавливала людей к земле все сильней и сильней, пока кто-то, не вытерпев, не спросил:

- Кончаем его?

И непонятно было, кого имеет в виду этот надорвавшийся от невежества, усталости, жары и злобы мужик: человека или волка.

- Да че, не попадем? – Раздался другой голос. – Не в первый раз, почитай, в руках ружье держим.

Капитоновев окутало ощущение нереальности, тошнотного сна. И крепнущей досады на то, что благородная, по их мнению, миссия отошла от затаенного в каждой душе сценария. Бродя по лесу столько дней без толку, они были уверены, что готовы уничтожить, размозжить кости, а сейчас застыли в коматозной нерешительности. Мгновение тишины растянулось, как растягиваются мгновения страшной боли, бесконечные для ее жертвы.

Невозможное, надсадное напряжение оборвал волк. Зверь фыркнул. Вероятно, виной тому была попавшая в нос пыльца. Мягкий, в общем-то, звук, прозвучал вдруг неописуемо громко. И ударили выстрелы.

Дула не опустились до уровня роста четвероногого существа. Простой чих животного одним махом сорвал покров с истинных намерений сельчан, в которых они, может быть, не признавались самим себе даже во снах.

Стреляли не в зверя. Стреляли в человека.

Волк взметнулся в отчаянном прыжке, закрывая собой Пастыря, но было уже поздно. Одна из первых же пуль попала Алексею в глаз и вышла из затылка, вырвав кусок черепа. Обмякшее тело повалилось на землю. Волку выстрелы разворотили морду и грудь. Сторожкие уши зверя оторвало, кровавые лоскутки разлетелись по сторонам, а люди все продолжали нажимать на курки, хотя патронники уже опустели, пока в воздухе не заметались одни только сухие щелчки металла о металл. И все разом стихло.

…Они лежали голова к голове. Уцелевший глаз Пастыря недоуменно глядел на верхушки деревьев. Изломанное мертвое тело хищника сразу же утратило пружинистую красоту.

Ручейки крови зверя и человека, соприкасаясь, проникали друг в друга, как Инь и Янь, и светились под бесстрастным окуляром солнца одинаково алым цветом.

***

Могилу, принявшую Пастыря и волка, никто посторонний так никогда и не нашел. О судьбе Алексея лишь однажды спрашивал какой-то незнакомец, представившийся его другом. Ему сказали, что «горожанин» уехал, не оставив нового адреса.

Зато через некоторое время после этой удачной охоты ниже по течению реки Ивянки нашли раздутый труп теленка, упавшего в воду с насыпи.

Пастух Юра к рождеству того же года допился до инсульта.

Деда Рыму похоронили еще раньше, осенью. В последние дни перед смертью, в бреду, он буровил что-то непонятное. Будто бы является к нему краснолицый величавый, словно океанская волна, старик и говорит, что Алексей сейчас в стране духов вместе с другими Пастырями и всеми погибшими за века волками. И дед Рыма тоже сможет отправиться туда погостить, если, конечно, захочет.

Волчицу с волчатами в этих местах больше не видели. Хотя ходили слухи, что километрах в ста от Капитоново той зимой слышали вой небольшой стаи…

---

Давно меня не было. Сорри

[Luthien Oronar]

---

"lily of the valley"

[Тиара]

---

"Silver Wolf"

[Тиара]

---

"werewof's party"

[Тиара]

---

[Trdelnik]

---

Вопрос в тему

[Lady Ligeya]

Вам часто снятся волки?

---

[Lady Ligeya]

Вот тут лежат замечательный фото волков.

За ссылку спасибо Maira

---

"TAEdingo"

[Тиара]

---

Хранители вашего сна...

[~Агата~]

Ну, в рисовании я не сильна, к сожалению... написала в прошлом году стихотворение, весьма странное (просто трудно понять, к чему это я его написала вообще...), потом мы с подругой корректировали его, преобразуя в песню под названием "Хранители вашего сна". Вот, выкладываю первоначальный вариант, до перепланировки в песню.

Ночь закрыла окна мира,

Погрузила крики в сон.

Люди спят в своих квартирах,

прогоняя страхи вон.

Только страхи всё смеются,

Не желают исчезать,

Около кроватей вьются,

Нас пытаясь испугать.

Не страшит их звон церковный,

Не пугает крест и крик,

Заполняют мир огромный

Каждый час и каждый миг.

Смотрят в души спящим детям,

Корчат рожи, хохоча,

Освещают страшным светом,

Дети плачут и кричат...

Но всё же страхи уязвимы -

Их пугает волчий вой,

Дикий вой, неукротимый,

Возрождённый ночью той.

Завывают дети ночи:

Белый, Серый, Чёрный Волк,

Разрывают страхи в клочья,

Оставляя искр поток.

Страхи стонут, страхи плачут,

Ноют и пощады ждут,

Только вой пртяжный значит -

Братья-Волки тут как тут!

И бою жестоком, долгом

Смогут страхи растерзать.

Дети тихо и спокойно

До рассвета будут спать...

@музыка: Мельница "Оборотень"

@настроение: почему-то кажется, что скоро весна...

---

Продолжаю тему Тиары!

[Wolfcub]

---

"starjump"

[Тиара]